Мюнхенский филармонический оркестр
Дирижёр — Валерий Гергиев
Если Валерия Гергиева никому представлять не нужно, то Даниэль Лозакович пока известен не всем. Хотя именно пока. Его судьба, хоть и повторяет стандарты историй про гениального вундеркинда, но не вписывается полностью в шаблоны. Тем более что сейчас Лозаковичу уже двадцать, и он играет во взрослой лиге. Причем на скрипке Страдивари, подаренной в пользование за талант.
Слушать альбом в Apple
Биография молодого скрипача - хоть кино снимай, готовый сценарий. Лозакович родился в Стокгольме, ребенок от брака белорусского еврея и кыргызки, один из трех детей в семье, не имеющей к музыке никакого отношения. Когда мальчика отдали в музыкальную школу «для общего развития», сам мгновенно выбрал скрипку, хотя его учить вообще не хотели: мол, уже поздно. После первого же урока педагог позвонил родителям (они хотели, чтобы мальчик стал теннисистом) и спросил: вы уверены, что ваш сын никогда не играл на скрипке? Если нет, он гений.
Вот так все началось. Потом были, как водится, победы на важных конкурсах, восторженные рецензии, выступления – с малых лет - на престижных площадках с престижными оркестрами и такими же дирижерами. Лозакович подписал эксклюзивный контракт с Deutsche Grammophon в 15 лет, что сделало его самым молодым «клиентом» лейбла за всю историю его существования.
Тесное сотрудничество с Валерием Гергиевым тоже началось рано. С российским дирижером Лозакович творчески дружен со времени новогоднего концерта 2015 года в Концертном зале Чайковского в Москве. Он играли вместе и в Мариинском театре, и на Пасхальном фестивале, и на Роттердамском фестивале Гергиева. и на «Звездах белых ночей». После пятилетнего стажа совместного исполнения бетховенского концерта и в год 250-летия со дня рождения композитора, музыканты сделали запись с Мюнхенским филармоническим оркестром: там Гергиев – давно приглашенный шеф.
В своем фейсбуке Лозакович написал: «Альбом Бетховена ВЫШЕЛ! Моя мечта с восьми лет записать этот концерт, который для меня самый великий. Поиграть с одним из моих любимых дирижеров всех времен». Запись делали не в студии, а с концерта, для Лозаковича это важно: «В живом концерте есть особая магия…Публика создает уникальную атмосферу, происходит другая концентрация энергии публики, и музыка становится более живой».
Единственный скрипичный концерт Бетховен написал в 1806 году, и это, конечно же, мост между ушедшим восемнадцатым веком и наступившим девятнадцатым, между венской классикой и венской романтикой. Скрипке тут предназначено творить чудеса, но не сразу, какое-то время она дожидается своего часа, пока высказывается оркестр. Первая часть - Allegro ma non troppo – начинается со звука литавр, потом вступают духовые, звуки разрастаются, мощь клубится, музыкальные голоса крепнут. И вдруг солирующая скрипка начинает разговор с этим хором. Как путеводная звезда. А может быть, как одиночество в толпе. Конфликта тут нет, это именно разговор, хотя и «миротворческий». Скрипка - проводник по лабиринту бетховенских тем, элегия среди грозы, реплики одинокого оратора между высказываний мощного «хора».
Вторая часть - Larghetto - тихая и утонченная: скрипка тут, наконец, царствует, на широком, спокойном дыхании, и гул медных духовых поддерживает «мелодические фигурации скрипичных соло», когда солист упражняется в трепещущей вариативности. Он то задумчив, то меланхоличен, то впадает в исповедь. Музыковеды говорят, звук скрипки у Бетховена как будто «вьется». Внезапный всплеск оркестра в финале, взволнованные короткие пассажи означают переход к бурности третьей части.
Финальное Rondo/Allegro – стихия бодрого танца, разгул радости в форме размышлений на темы лендлера, и настроение явлено праздничное, жизнеутверждающее. Паузы в партитуре тут как заговорщическое подмигивание, скрипка на фоне ритмической «подушки» духовых весело и лукаво поет, даже куражится, кружась вокруг незамысловатой мелодии, отбрасывая философические тонкости и впадая в «простое» переживание радости бытия.
Гергиев трактует концерт Бетховена вполне увесисто, не жирно, а именно увесисто, решительно подчеркивая его напор, но не проходя, конечно, и мимо затишья. Скорее акцентируя его, в заметных паузах. Именно поэтому пиано и пианиссимо на записи всегда предвестник музыкального взрыва. Даже во второй части, где плетется кружево. И уж точно в финале, когда танец затихает, но лишь для того, чтобы вспыхнуть фейеверком предфинального аккорда. Это не романтическая трактовка и не игра контрастами, скорее, переживание витальности бетховенской музыки и тембровых возможностей.
С таким оркестром довольно деликатный Лозакович, у которого пиано – вообще как паутинка на солнце, выглядит миротворцем, особенно в первой части, хотя его задача, мне кажется, иная: рецензенты отмечали у скрипача «уравновешенность, чистоту звука и технику», не случайно ставя слово «уравновешенность» первым. Другие хвалили за сочетание страсти и точности. Это конечно, так. Достаточно послушать хотя бы каденции (Крейслера), совсем не декоративные, как будто вопрошающие. В Larghetto скрипка звучит словно «вполголоса», и это впечатляет, подобно тому, как в опере aria parlante, скупая на украшения, может воздействовать сильнее, чем ария di bravura, доклад колоратур. В Рондо же мелкие длительности, как точные уколы шпаги, скрещивают бравирование и чувствительность. И общий торжествующий финал, где оркестр и скрипка обретают взаимную мощь и единомыслие.
Я бы отметила певучую кантилену Лозаковича, его сочетание масштаба и выделки, гибкую динамичность игры, тонкость градаций между форте и пиано, полноту эмоций: тут и элегантность, и экспрессия, и задумчивость, и интимная доверительность. Утонченное владение инструментом не бросается напоказ, как мяч в баскетбольную картину, но служит раскрытию смыслов. «Единственное назначение виртуозности - помогать музыке", - говорит Лозакович. Всё, как у Бетховена, о котором было сказано: «виртуозность всегда остается слугой вдохновения».
Бонус записи - Соната Баха для скрипки соло No. 1, четыре с хвостиком минуты совсем иного настроения: Лозакович выражает - сосредоточенно и медленно – баховскую интровертность после бетховенской экстравертности. И этот хронологический бросок в историю музыки ставит многоточие, а не точку.