Цюрихский Камерный Оркестр
Дэниэл Хоуп вместе с Цюрихским Камерным Оркестром записал три серенады: одну Моцарта, которая известна всему миру, одну Элгара, которая лучше всего известна европейскому слушателю и одну Чайковского, которая, по-видимому, является выбором самого Хоупа, учившегося играть на скрипке у русских педагогов.
Слушать в Apple Music
Дэниэл Хоуп, сделавший блестящую карьеру скрипача-солиста, в 2016 году стал концертмейстером музыкальным директором Цюрихского Камерного Оркестра. Как и было принято в 18 веке, и как сейчас порой случается в коллективах, исполняющих камерную музыку, этот оркестр играет без дирижёра, ориентируясь на концертмейстера — обычно первую скрипку или клавесин, если он есть в партитуре. За годы своей карьеры Дэниэл Хоуп сумел приобрести репутацию музыканта, с одной стороны, стремящегося к некоторому популизму (об этом говорит и выбор репертуара, и его «карантинные» проекты, и стиль присутствия в медиа), с другой — в техническом отношении весьма умного, расчётливого, аккуратного и имеющего хорошее чувство меры.
Искусство выстроить альбом — это искусство поставить произведения в такое соседство, чтобы каждое из них сообщало другому новые грани смысла или же чтобы некий смысл появлялся при взгляде на общую композицию. Между Чайковским и Моцартом связь есть, очевидная и намеренная, но кроме этого никакой связи, никаких дополнительных смыслов не обнаруживается.
Под названием «Серенада» в средние века и эпоху Возрождения понимали любовную песню, исполняемая чаще всего поздним вечером и чаще всего под окном возлюбленной. В эпоху барокко, когда музыка чрезвычайно усложнилась, серенада стала подобием кантаты — довольно развёрнутого произведения для хора и оркестра, а из первоначальных данных осталось только два условия: исполнение на открытом воздухе и вечернее время. Классицизм привнёс в серенаду форму (и избавился от голосов), романтизм — масштаб и наполненность чувства.
Для позднего романтизма серенада была чем-то средним между сюитой и симфонией, от первой отличаясь большей цельностью и лаконичностью, от второй — камерностью и меньшей строгостью требований, предъявляемых к форме.
Чайковский написал «Серенаду для струнных» в 1880 году в едином порыве вдохновения. Без плана, без замысла, не понимая и не зная, что в итоге у него получится. То, что он создавал в прежние годы — Онегин, Лебединое озеро, Четвёртая симфония, станет жемчужинами мирового репертуара, но для него тогда судьба собственных произведений выглядела туманно — ни одно из них не встретило полного и единодушного одобрения, а критика, с которой Брамс во время гамбургских обрушился Четвёртую, дала импульс к дальнейшему изучению классической формы (хотите правды? Буду говорить правду. Негодный материал, не может быть такой материал в симфонии! — говорил он о главной теме финала, взятой из песни «во поле березонька стояла», которую считал слишком яркой и сложной для того, чтобы она стала органической частью симфонии). В первой части Чайковский сделал оммаж Моцарту, ориентировался на его стиль и музыкальный язык (правда, говорил на нём с лёгким русским акцентом).
Занимаясь «серенадой», Чайковский полагал, что она вполне может стать симфонией, но вышло иначе. Даже если переставить местами вторую и третью части, так, чтобы по классической структуре второй частью было медленное ларгетто а третьей трёхдольный менуэт (здесь — трёхдольный же вальс), и даже если послушать эти части именно в таком порядке, всё же, именно интимное, воздушное настроение музыки здесь не сойдётся с образом симфонии как масштабного высказывания. Хотя, как и в Четвёртой, в финале здесь звучат темы из народных песен - «А как по лугу» и «Под яблоню зелёную», которые находятся между собой в сложном контрапунктическом взаимодействии. Это как бы ответ критике Брамса: Негодная тема? Нет, вот же! И неважно, что в серенаде, а не в симфонии.
У Хоупа здесь — вероятно, благодаря тесному знакомству с русской исполнительской традицией получается исполнить Чайковского в духе советских записей 50-х и 60-х годов. Без лишнего пафоса и величия, без «развлечения» аудитории подчёркиванием акцентов, просто и строго, довольно живо, хотя и с небольшим количеством глянцевого лака на романтических порывах.
«Серенада» Эдварда Элгара была написана в 1892 году и считается первым произведением, в котором его композиторская индивидуальность оформилась вполне. В этой серенаде есть пылкость юности и необычная даже для романтизма эмоциональная плотность, которая рискует перейти в надрыв. Здесь Элгар использует простую трёхчастную форму, вместо классической четырёхчастной. Вероятно, с ней начинающему композитору было справиться легче, да и контраст «быстро-медленно-быстро» в музыке, где нет ничего, кроме чувства, достаточен для нужного эффекта. Начавшись c «милого аллегро» брамсовской по духу мечтательности, в ларгетто серенада становится спокойно-возвышенной, чем-то похожей по настроению на церковную музыку, а в финале возвращается к романтической взволнованности. Изобразить этот контраст достаточно просто, и Хоуп вне всяких сомнений блестяще с этим справляется, как бы берёт передышку перед финалом: самой трудной задачей, которая стояла перед ним, была интерпретация «маленькой ночной серенады» Моцарта.
Написанная в 1787 году, она была издана только через сорок лет, и быстро завоевала всемирную популярность. Когда музыканты имеют дело с произведениями, которые уже заиграны и заслушаны до невозможности, и если это хорошие музыканты, перед ними встаёт необходимость как-то выделиться из общей массы исполнителей, сообщить слушателям нечто новое, отличное от того, к чему они привыкли в совершенно разных контекстах — от концертных залов до кино и рекламы. Очевидным путём здесь является преувеличение акцентов, не форте — а фортиссимо, не пиано — а пианиссимо, также могут использоваться игры с темпами (медленное замедляется ещё больше или, наоборот, ускоряется), с акцентами на побочные, малозначительные мотивы и подголоски.
Но есть и другой путь — умеренность, аккуратность в обращении с текстом, очищение его от позднейших «интерпретационных» наслоений, иначе — аутентизм. В случае Хоупа это не вполне он, но внимание к каждой детали и одновременно к целому, английская сдержанность и вместе с тем какая-то простота и незамысловатость делают так, что музыка звучит без пафоса и надрыва, довольно бытово, возможно, как и звучала в саду у неизвестного заказчика в конце 18 века.